«Истории Антоши Чехонте» в постановке Государственного русского драматического театра им. Вл. Маяковского.

ОТКРОВЕННО говоря, я шел на спектакль с определенным предубеждением. Театру в последнее время как-то не везет с новыми постановками. Спектакль «Три сестры», поставленный самим Барзу Абдураззаковым в прошлом году, не оправдал зрительских ожиданий. А опыт неудачной постановки «Тартюфа» (также осуществленной в прошлом году) приезжим режиссером, подвел меня к категоричной мысли: может, малоэффективна эта затея – приглашать режиссеров со стороны? «Тартюф» был традиционен, вял. На сцене господствовала скукотища.

А тут снова – режиссер-гастролер! Причем с провинции России – с Иркутска. И совсем юное создание. Показалось, она только что со студенческой скамьи. И ей еще далеко до того, чтобы сказать свое «новое слово». Ей еще надо бы «пожить» на сцене, набираться опыта-мудрости.

И то, что директор театра (он же теперь и председатель республикан­ского Союза театральных деятелей) Сухроб Мирзоев представил Надежду Славную как победительницу гранта СТД России для постановки классики на сцене душанбинского театра, меня также оставило равнодушным…

Я боролся с самим собой: мое второе «я» сопротивлялось, ругало меня за заведомо напрасную потерю времени…

Занавес открыт изначально. На сцене скудная декорация. Виден большой экран в качестве задника сцены, а также использованы мобильные планшеты-ширмы с копией знакомой во всем мире подписи Чехова. Ширмы оказались на роликах в качестве сценических средств, которые помогали стремительно менять как бы декорацию. Думал, это нормально для небогатого театра.

Началось представление. Вышли на сцену актеры и актрисы, одетые в скромные, но симпатичные костюмы. Женщины в белых кофточках и длинных черных юбках, и кружевные, вьющиеся парики, мужчины в белых сорочках с галстуком и черных брюках на подтяжках. Все вместе напоминает как бы символ времени молодого Антоши Чехонте.

Вышли на сцену почти все актеры и актрисы. Прямо хор какой-то?! И все, чередуя друг друга, стали комментировать и даже предвосхищать происходящее событие. Произносилась авторская ремарка. Зачем? Поясняли свое поведение даже действующие лица того или иного эпизода. - Ну что это такое?! Радиотеатр какой-то! «В солидном театре разве такое можно?!» – возмущалось мое «я».

И потом, если это классика, то нужно было поставить какую-нибудь конкретную вещь. А тут мы видим, простите, «винегрет», «калейдоскоп». Произвол! Произвол над авторским материалом…

Но постепенно мои сомнения относительно уровня постановки рассеиваются. И я обнаруживаю что-то новенькое. Над некоторыми сценками мне хочется смеяться. Смотрю, мои коллеги по ряду и впереди сидящие уже вовсю хохочут. Замечаю, что постановщик идет не по пути точного, «ксерокопийного» воссоздания ранних рассказов Чехова. Это не постановка Чехова в классическом смысле. Это осмысление чеховских ценностей в контексте культуры и ценностей современного общества. Обычно эта «врезка», этот монтаж с сохранением антуража, костюмов, стилей поведения прошлого становится явно вставным, искусственным. Но в данном спектакле внешность отходит на второй план, становится не суть важным. Идет попытка нового «прочтения», причем современного. Причем не просто современного, а именно в духе того, что нравится современной молодежи – молодежи ХХI века.

Я бы сказал, выбрана «клиповая» трактовка материала. Что это значит? То есть как в клиповых роликах: постановщик не стремится привязываться к одной конкретной истории, «рассказать» ее дотошно от начала до конца, а потом перейти к другой. Нет. Несмотря на то, что сами истории коротенькие, тем не менее, идет отбор наиболее существенного, важного, ключевого фрагмента, того, что значимо для творчества Чехова и постановщика, того, что с истечением времени не теряет своей актуальности. Все выбранные шесть сценок («Злой мальчик», «Предложение», «Последняя могиканша», «Длинный язык», «Дипломат», «Скверная история») из историй начинающего писателя по-своему цельно представлены. И по завершении каждая получает в награду заслуженные аплодисменты и воодушевление зала. Но в конце каждой из них ставится не точка, а многоточие. Иначе говоря, эти истории представлены так, что они в целом становятся частью целого. Клиповый стиль позволяет постановщику «подняться» над материалом, «подчинить» его себе, позволяет взглянуть на суть показываемого, а не только на его форму. Это позволяет и зрителю не просто следить за ходом какой-либо конкретной истории, а анализировать в целом суть зримого, быть аналитиком, философом, наконец…

В промежутках между каждой историей начинается настоящее «хулиганство» в стиле Чехонте. Но это не сам Антоша, а экспромт постановщика и исполнителей «на чеховские темы».

Я не знаю, как орфографически это фиксируется, но до моего слуха до­ш­ли следующие хипповые выражения наших современников в переводе на лад вре­­мен Антоши. Этим экспромтом как бы подчеркивается дистанция времен. Но по сути все это далеко не ушедшее безвозвратно прошлое… Впрочем, судите сами:

- Блюдце свое закрыл и отвалил от моего вай-фая! - говорит одна из героинь.

Выходит другая и как бы переводит это выражение на стиль времен Чехова: «Ах, оставьте меня одну!..»

- Ты такой прикольный!

В переводе на стиль времен Чехова: «Ей богу, хорошеете не по дням».

- Чего молчишь, тряпку надавил?

В переводе на стиль времен Чехова: «Я решительно не понимаю Вашего молчания».

- А у вас чё – шуры-муры? Ништяк!

- «Целуетесь? А-а-а...!!»

- О, зашибись! Так круто!

В переводе на стиль времен Чехова: «Меня переполняют эмоции!»

- А ты чё, зазвездилась?»

Чеховский эквивалент: «Ваше поведение не соответствует моим ожиданиям».

А вот этот «медицинский анекдот», тоже из серии экспромта, был, что называется, «классикой жан­ра»: «В ресторане сидел мужчина со сво­ей спутницей. Он как-то неча­янно положил свой кекиш файф на ее лаёшь, и ее мандигула заулыбалась так, что он понял все – бульбу спандиозус… (За латынь не ручаюсь. – С.Р.)

Это оригинально, в духе нашего классика.

Инноваций, экспромта, задора в спектакле обнаружилось по нарастающей. Зритель проникается убеждением постановщика и исполнителей в том, что ранние произведения Чехова, несмотря на дневниковый характер записей, миниатюрность рассказов и даже на их зарисовочность, оказываются не менее интересными и значимыми. Одно из очевидных их свойств – это краткость, многогранность с обезоруживающей простотой формы и изложения. Главное, ранние рассказы вдохновляли автора и исполнителей на поиски нового. Воодушевленные этими свойствами раннего гения, постановщик и актеры фонтанировали идеями, экспромтами «на тему».

Например, после страстных и громких признаний ряда персонажей на сцену выдвигается персонаж. Он страстно поднимает руку, привлекая внимание. Явно хочет сказать страстную речь, как и предшественники. Но жестикулирует, не получается. Вновь страстно поднимает руки, думаешь, вот сейчас выдаст такое. Но нет. Не приходят в уста нужные слова. И он в отчаянии машет рукой и отходит в сторону (Абдувахоб Дустов).

Меня неожиданно обрадовал Абдувадуд Файзиев. Он актер преклонного возраста. Во многих спектаклях видел, как по-русски говорил с акцентом. А тут как будто подменили. Говорит практически без акцента (равно как и все другие этнические таджики). Более того, на сцене он очень интересен. Его персонажи несут ясный, комичный, ироничный дух чеховских героев. Особенно привлекателен он в сценах «Последняя могиканша» и «Дипломат». В первой истории он безмолвный подкаблучник. Он здесь интересен, даже когда молчит. А во второй сцене ему, игравшему уже простофилю – полковника Пискарева, поручают сообщить своему другу, титулярному советнику Кувалдину, о том, что его жена испустила дух. «Только вы, голубчик, не сразу, не оглоушьте, а то как бы и с ним чего не случилось. Болезненный. Вы подготовьте его сначала, а потом уж...» И эта сцена «подготовки» своего друга к восприятию несчастья – один из лучших фрагментов спектакля. В нем много юмора, невероятного мастерства, задора.

По-молодому задорно он участвует и во всех «экспромтных» коллективных сценах – «медицинских анекдотах», «живых фотографиях» времен Чехова…

Убедителен своей игрой Толиб Бобоев. Ярко рисует свои образы (тут ведь в ходе представления каждый актер и актриса исполняют несколько ролей) Наргис Мамадбекова. Особенно запоминается ее образ «злого мальчика». В духе чеховских героинь играет свои роли Мехри Гасанова. Оно и понятно – она выпускница знаменитого ВГИКа, класс Ю.Бондарчука и И.Скобцевой, в недавнем прошлом популярная актриса, снимавшаяся у Толомуша Океева, Мохсена Махмальбафа, Анвара Тураева…

Как всегда интересен Хуршед Мустафоев. Особенно запоминается сцена из «Скверной истории», когда коллектив «подсказывает» - в виде озвучивания авторской ремарки, - как следует вести себя герою и в каком душевном состоянии ему следует быть при встрече с девушкой на выданье. Если он что-то делает не так, то ему вновь повторяют: «Ногтев – юноша лет 24-х, брюнет, со страстными грузинскими глазами», …именно «со страст­ны­ми грузинскими глазами», «с бледными щеками», «малый добрый, но глупый», …именно «глупый»… В ходе этого коллективного «режиссирова­ния», исполняя ту или иную позу или ту или иную мину, как мне показалось, актер чуть-чуть переигрывал свою роль, чуть-чуть скатывался в клоунаду, что, на мой взгляд, выбивалось из общей стилистики спектакля: комедийно – да! Фарс – да! Но не гротеск... Чехов при всей фарсовости описываемых ситуаций не терял нить реализма.

Из всех этих 6 историй для меня, как зрителя, осталась непонятной история под названием «Предложение». О чем она была, в чем ее сверхзадача?..

Ярким, запоминающимся становился почти каждый выход актрисы Зульфии Садыковой. Помимо обладания актерскими данными, она звучно и ясно произносит текст. Она вместе с партнером Хуршедом Мустафоевым сыграла великолепную по многозначности, в духе молодого Чехова, финальную сцену «Скверная история». Потому эта история стала апогеем всего представления. В самом рассказе эта финальная сцена, при всей наполненности духом ироничного эротизма, представлена несколько сдержанно. А в спектакле актер и актриса вместе с постановщицей несколько свободнее «прочитывают» эту сцену, и она предстает перед современным зрителем еще более комичной и привлекательной…

В этом спектакле несправедливо выделять кого-то одного. Здесь прин­ци­пиально то, что на сцене активны все. Кстати, это и есть одна из инте­рес­ных новаций постановщика. На сцене активны все актеры. Они тем самым оживляют, на мой взгляд, традиции древнегреческого хора. Согласно сущест­ву­ющей информации по этому поводу, хор являлся обязательным коллект­ивным участником древнегреческого спектакля. Хор выражал отношение зрителей к событиям пьесы, служил своеобразным «гласом народа» и одновременно выступал также как действующее лицо. Вот эта традиция древнегреческого хора изящно восстановлена постановщиком – Надеждой Славной. Этот хор то нейтрально, то чувственно комментирует состояние героев, предсказывает ход дальнейших событий, создает дух времени…

Развивая тему инноваций, отмечу, что в духе клипового мышления постановщик использует приемы «немого кино». Иногда «пленка» прокручивается обратно. Актеры исполняют эту сцену точно и смешно. Ширмы на роликах, выстроившись в два ряда, по очереди начинают показывать зрителям как бы «фотографии» времен Чехова. Каждая сценка сюжетна. Напоминает некие ключевые сцены увиденной истории. Зрителю очень интересно смотреть на эти «живые фотографии».

По поводу «немого кино» хочу сказать отдельно. Ощущение «клиповости» спектакля, прием «Великого немого» режиссером выбраны осознанно. Ибо «киношное видение» сидит почти в каждом из нас. Оно практически определяет форму нашего контакта с внешним миром. Поэтому подача театрального действа в стиле кино и в стиле клипа, по идее, могла создать тот необходимый современный мост для понимания и восприятия чеховских историй. Она давала возможность быть свободным в выборе темы, в трактовке тех или иных сюжетов, во вводе новых авторских интерпретаций, экспромта, в выборе композиционного моделирования постановки. Кино-клиповый стиль осовременил язык спектакля, не только сделал из него эмоционально яркое представление, но и создал поле для размышлений о ценностях, о которых поведал молодой Чехов. В горьковато-ироничной и задорно-смешной форме писатель поведал то, что, сколько бы ни менялась материальная и даже технологическая среда, с использованием смартфонов, ноутбуков, технологически закрученного быта, люди в существе своем остаются такими же, что и во времена Чехова, - смешными, наивными, меркантильными. Многое в их поведении трагикомическое, абсурдное, алогичное. Люди чаще живут своим маленьким мирком, маленькими интересами. Живут порой бессмысленно, не зная, ради чего живут. Живут в столкновении с неожиданными нелепостями, абсурдом существования.

И еще одно принципиальное в этом спектакле. Представленные рас­сказы 23–26-летнего Чехова, а также тот каскад экспромтов коллек­тив­ного творчества, концептуально предусмотренного постановщиком На­де­ж­дой Славной, создали в целом узнаваемый духовный образ озорного, наблюда­тель­но­го, смешного и мудрого Чехова.

Источник: ИА "Азия Плюс"